Предчувствие стиха
«Стихи — попытка достучаться до сокровенного. Если это получается, то человек пойман, и его любовь к поэзии навсегда», — убежден мой сегодняшний собеседник.
Знакомьтесь: Евгений Морозов — председатель нижнекамского литературного объединения «Данко», член Союза российских писателей и Союза писателей XXI века.
— Евгений, когда вы начали писать стихи?
— Вообще с 12 лет, но это были не стихи, а проза. Я тогда переехал в новый микрорайон города, где друзей не было, больше сидел дома. Может, из-за этого почувствовал дремавшую творческую энергию и начал сочинять рассказы, короткие повести, потом даже романы. В основном, о приключениях, в духе Вальтера Скотта. Таким образом пробовал себя в разных жанрах, от дневников и художественной прозы до пьес. Затем попытался писать и стихи. Они казались более лаконичными и менее затратными по времени и в то же время цепляли за живое. Но с ними оказалось не так просто: даже чисто технически, усвоив правила размеров и стихосложения, я никак не мог постигнуть, в чём секрет красоты поэзии. В то время мне было 14 лет. Но, думаю, продолжаю постигать это и сейчас.
— И как же вы постигали этот секрет?
— Я, естественно, начинал со школьной классики — от Пушкина, Лермонтова до Серебряного века и всего, что после. Посещал поэтический кружок, который вёл Константин Худяков. К тому времени я владел технической стороной, освоив её самостоятельно, но именно там попробовал сочинять более крупные стихотворные формы — поэмы и народные сказки, которые переделывал в длинные стихи. По окончании школы нужно было определяться; поскольку такой профессии, как поэт, не существовало, выбрал более-менее близкое — выучился на учителя русского и литературы в Елабужском институте. Работал по специальности несколько лет в сельской школе, затем — в городских, в Управлении по делам молодёжи, где организовывал кружки. Всё это время параллельно продолжал посещать ЛИТО «Данко», писать стихи, собирать их в книги. Сначала делал это методом самиздата. Распечатывал на принтере, распространял по рукам, дарил знакомым. Переломный момент наступил, когда я добрался до интернета. Тогда увидел, как пишут другие современные поэты. И с удивлением отметил, как это не похоже на классику, которую я изучал. Сначала не понравилось, понять всё смог только со временем, когда познакомился с авторами из других городов, стал ездить на литературные мероприятия, публиковаться в региональных и российских литературных изданиях. Именно тогда начал писать стихи, ориентируясь не на классику, а на современность. И с тех пор у меня вышли пять поэтических книжек.
— К дню сегодняшнему у вас уже сложилось свое определение поэзии? В чем же ее красота?
— Что такое поэзия, можно говорить долго или даже сложно. Сначала ты смотришь на это лишь в рамках литературы. Потом понимаешь, что поэзия рассеяна повсюду в виде красивых пейзажей или особо умилительных моментов в жизни человека. Всё это порой трудно вербализировать, легче — научить чувствовать, легче догадываться о поэзии, чем утверждать в форме готовых терминов рецепт её красоты.
Думаю, секрет поэзии мы будем постигать всегда, и всякий раз будет открываться новое. Поэзия — это лучшие возвышенные чувства и побуждения человека. Просто тот, кто записывает их согласно правилам стихосложения, считается поэтом. Но большая часть людей любит просто переживать такие моменты, не записывая. Поэтому все люди отчасти поэты. Когда ты восхищаешься чем-либо — тогда ты и поэт. И это прекрасно.
— А что можете сказать о современной литературе?
— Думаю, одного окончательного облика современной литературы нет. Она слишком многообразна и полифонична. Сейчас, как кажется, есть лёгкий дух скептицизма на основании всего созданного авторами. Но нравственные и эстетические проблемы, выдвинутые классиками, никуда не деваются. Важно читать современных авторов именно для того, чтобы найти оптимальную форму для подачи и переосмысления этих проблем. В отношении формы я ориентируюсь на современных поэтов, более близких к столице и крупным культурным центрам, в отношении тем — на жизнь и на классиков. Здесь важно разумное равновесие. Мне кажется, что мозговой, интеллектуальный, опыт формируется в столице, а духовный, ментальный, так сказать, опыт терпения и прощения — в провинции.
— В каком стиле вам больше нравится писать?
— Я искал себя в разных стилях. Точнее, видел себя в поэзии именно в рамках стилей, когда придавал им решающее значение. Но сейчас, думаю, поэт не обязан определять себя каким-то стилем. Он просто ищет свой голос. А стилей в искусстве было столько, что сейчас они как бы перемешались и включают элементы друг друга. Наверное, нет такого стиля, в котором я не мог быне найти момента эстетической правоты. Мне нравились Маяковский и футуризм, символисты, акмеизм Гумилёва, Шарль Бодлер, Артюр Рембо, ОБЭРИУты…
Из современного особенно симпатичен расширяющий границы восприятия стихотворного текста метареализм (это поэтическое направление появилось в первой половине восьмидесятых годов. Три поэта — Иван Жданов, Александр Еременко и Алексей Парщиков — верили, что метафора может создавать новый мир. — прим.авт.). С подачи и по меткому совету своего друга, поэта Бориса Кутенкова, «свести свою поэзию с ума», я, скажем так, изощрил качество своего стиха. Из-за чего затруднилось понимание, но это оставило пространство для того, чтобы читатель эстетически озаботился и задумался о смысле. Как бы ни было, я стараюсь писать, придерживаясь собственного правила: дистанция до смысла должна быть не недостижимая, но заманчивая. Чтобы читателю было интересно догадываться.
— Как проходит ваш процесс творчества?
— Обычно идея или предчувствие стиха приходят в будничной обстановке или на улице, или на работе… Я записываю это коротко в телефон. Когда совесть начинает укорять, что пора бы развить идею, принимаюсь за дело. Со стороны это выглядит как работа бездельника: я могу сидеть или лежать и что-то мычать, смотреть в одну или разные точки. И так на протяжении нескольких часов. Основной костяк стихотворения рождается за пару дней. Позднее бывают правки до тех пор, пока не почувствую, что начинаю искажать текст, что сделал что мог.
***
В памяти рылся — забвенье наскрёб…
Для мыслеслова, как для змеелова,
Для рудокопа, что стал землекоп, –
Гулкое нечто для тихого слова…
Как ни любви, ни полцарства, ни чинов,
вместо всей жизни, чем вдаль, тем нелепей,
тёмная масса просмотренных снов,
редкие вспышки на вспомненном небе…
Снегом декабрьским лицо уколи,
светом весенним зардейся здорово –
всё это прошлое. Что там в дали
слышится, светится? Зарево, слово…
Не говори мне, что знать и беречь,
Сам расскажу, как понятно и грубо,
Как невозможно запутывать в речь
Это мычание у жизнелюба.
***
Средь лица выражений счастливых
Почему, если долго смотреть,
В этих синих глазах, в чёрных сливах –
То ли страшная жизнь, то ли смерть?
Женский омут, притихнувший жадно,
Как бы смех его ни заволок,
Словно текст, где от слов непонятно,
но читается снег между строк…
Знаешь лишь, что легко далеко ты
Можешь быть заведен и нести
Крест гитары, звезду идиота
Где-то в сердце и в небе пути…
За любовью, за синим проклятьем,
Не учи тебя жизни ничему,
Не цыганское это занятье –
Знать про всё, поступать по уму…
Неизвестность, которая глуше
Самой смерти, приличней подчас –
За глаза, за смотрящие в душу,
За тревогу, зовущую нас…
***
Глянул на фото и словно обжёгся:
В профиль светилась, красиво стоя,
Так сохранилась, что не уберёгся
От подступающей памяти я…
В городе, где не родился, не вырос,
Дом твой таков, что домашнее нет,
Здесь мы смеялись, взлетали, ложились,
Делали лицами трепет и свет.
В людях, предметах, открывшихся видах,
В съехавшем небе над родиной крыш
Ты улыбаешься, вдох мой и выдох,
Ты прикасаешься, ты говоришь…
Ты почему загораешься, тлеешь,
Прячешься в грудь мою, словно домой,
Ты почему так неловко умеешь
Мною болеть о тебе о самой?
Как хорошо, что так сердце свирепо,
Что успокоить — поди разберись…
Значит, хоть что-то во мне вроде неба –
Синего флага на тёмную высь…
